Сегодня, когда дебаты о том, насколько и как опускать рубль, в основном уже отшумели, а спад в производстве давно стал фактом повседневной жизни, все больше внимания привлекает ситуация в банковском секторе. Есть ли перспективы восстановления кредитной активности? Насколько серьезную брешь в банковских балансах пробьют потери от плохих долгов? Сколько может стоить спасение банков? Попробуем проанализировать имеющуюся информацию.

Врезались в стену

В последние месяцы в кредитовании наблюдается вполне заурядное в мировой практике, но оттого не менее неприятное явление — «жесткая остановка» после бума. Правда, если смотреть просто на показатели роста кредита в рублях, как это делает ЦБ в обзорах банковского сектора, то может возникнуть иллюзия, что особого сжатия и не происходит. В частности, по кредитам, предоставленным нефинансовым организациям, цифры ЦБ дают положительную динамику и в ноябре, и в декабре. Однако картину искажает ослабление рубля осенью-зимой, вследствие чего оцененный в рублях портфель валютных кредитов (а их довольно много — около четверти на начало года, в том числе 29% корпоративных кредитов) автоматически растет. Население, правда, в валюте должно менее 12%, и отчасти это является причиной того, что по данному сектору и в обзорах ЦБ в ноябре-декабре наблюдались отрицательные цифры. Однако и доля самих кредитов населения в совокупном кредитном портфеле банков не так уж велика — меньше четверти, к тому же в последние месяцы она сокращается.

Если же элиминировать факт изменения курса рубля, то сокращение кредита видно очень хорошо, причем сжатие коснулось предприятий и — с небольшим запаздыванием — населения практически в одинаковой мере. По сути «удар об стенку» произошел еще в сентябре, когда в условиях начавшегося роста курса доллара месячный прирост корпоративных кредитов съежился вполовину, а с октября тот же «секвестр» постиг кредит населению. В ноябре-декабре шло уже довольно жесткое кредитное сжатие, равного которому не было даже в постдефолтный период 1999 года (правда, тогда и сжиматься было особо нечему – до дефолта банки мало занимались кредитованием, предпочитая ему сначала игры с валютой, а после введения валютного коридора — с ГКО).

Что касается наиболее свежих данных за январь, то они пока еще неполны и достаточно противоречивы. Если эти отрывочные данные свести и откорректировать на ослабление рубля, то получаются такие предварительные оценки: в январе корпоративные кредиты выросли на 0,11%, а кредиты населению сократились на 1,25%, причем есть подозрение, что почти все снижение розничного кредитования произошло за счет Сбербанка.

Таким образом, в первом приближении можно говорить о стабилизации объемов банковского кредитования в январе; впрочем, вывод о переломе тенденции кредитного сжатия был бы пока явно преждевременным.
Без кредита нет инвестиций

Сегодня многие, а особенно те, кому оптимистами быть положено по должности, высказывают надежды на возобновление роста экономики уже со второго-третьего квартала этого года. Однако тут есть по крайней мере один серьезный ограничитель, и это именно кредит. Приличная динамика ВВП в 2006–2007 годах в определенной мере была следствием быстрого роста инвестиций (соответственно 18,8 и 21,1% к предыдущим годам). Да и в прошлом году валовое накопление выросло прилично — на 13,3%, правда, в основном уже просто за счет поддержания набранных к началу года высоких оборотов и быстрого роста запасов во второй («кризисной») половине года (увеличение по итогам года на 33,1%). Рост инвестиций тесно коррелирует с кредитом. Что и неудивительно: по результатам обследования Росстата, 45–46% организаций так или иначе привлекали для финансирования инвестиций кредитные и заемные средства. Да и сама «основа основ» нашего роста в последние годы — растущие потребительские расходы — тоже все сильнее завязывалась на кредитование.

Представить себе, что можно чем-то заместить прирост внутреннего кредита на 15–20 млрд долларов в месяц (а такой рост мы видели с начала 2007−го по июль 2008 года), довольно сложно. Не говоря уже о том, что в отношении зарубежных займов банков и нефинансовых организаций приземление стало еще более жестким. На смену внешнему кредитованию нефинансовых предприятий, в лучшие времена (а к ним надо отнести период с четвертого квартала 2006 года по третий квартал 2008−го) в среднем добавлявшему к общему расширению кредита до 20 млрд долларов в квартал, пришло сжатие, причем гораздо более сильное, чем во внутреннем кредите. В последнем квартале прошлого года нефинансовым предприятиям удалось рефинансировать за границей лишь примерно три четверти платежей по займам (банки не рефинансировали из своей зарубежной задолженности ничего). На быстрое исправление ситуации с привлечением внешних займов в ближайшие пару лет рассчитывать вряд ли стоит.

В любом случае ясно, что период дешевого капитала (отрицательных реальных ставок), который всегда и везде не только приводит к разгону пузырей, но и переориентирует экономику на ускоренный рост инвестиций, закончился. Доступность капитала снизилась «всерьез и надолго», а это требует довольно длительных (или быстрых, но болезненных) процессов адаптации относительных цен — в частности, цены труда и структуры издержек.

Ржавчина кредитных дефолтов

Практически ни одной стране, пережившей резкую потерю внешних кредитных, а тем более одновременно еще и экспортных рынков и/или доходов с последующей девальвацией национальной валюты и сокращением производства, не удавалось спустя некоторое время обходиться без проблемы плохих долгов. Источники ее более чем очевидны: местным заемщикам, теряющим обороты и доходы, — неважно, идет речь о предприятиях или о населении, — становится гораздо труднее обслуживать кредиты. К тому же это обслуживание, как правило, заметно дорожает — из-за девальвации, когда речь идет о валютных кредитах, а то и из-за падения цен.

Формально ситуация с просроченной задолженностью по банковским кредитам в России все еще не так плоха. По состоянию на 1 января общая просрочка слегка превышала 2% кредитного портфеля. Однако по некоторым видам задолженности уже в прошлом квартале отмечался стремительный рост. Так, согласно опубликованным на прошлой неделе данным ЦБ о состоянии рублевых жилищных кредитов, просроченная задолженность по ним в рублях выросла за квартал практически вдвое — с 0,38 до 0,7%. По валютным кредитам (их доля в общем объеме жилищных кредитов, правда, не так велика в целом по стране — меньше 20%, и приходятся они в значительной мере на Москву) задолженность выросла и вовсе до 2,7%, притом что еще летом практически никакой просрочки по этим видам кредитов не наблюдалось.

Однако тревогу вызывает то обстоятельство, что корпоративный долг сильно валютизирован (26–27% портфеля ссуд), плюс к тому корпорации сильно обременены внешними займами, рефинансировать которые в нынешние кризисные времена — большая проблема.

Высокий вес внешней, а в нашем случае и внутренней валютной закредитованности становится одной из наиболее серьезных причин резкого ухудшения возможности обслуживать займы после девальвации национальной валюты. Так, по результатам анализа, проведенного главным экономистом Альфа-банка Натальей Орловой, в результате южноазиатского кризиса 1997 года, имеющего во многом схожие истоки с нашим нынешним, плохие долги достигали трети всех корпоративных кредитов (Индонезия), а в Малайзии, Таиланде, Южной Корее они колебались от 6 до 19%. Очень высокий уровень плохих долгов в Индонезии объяснялся самым высоким удельным весом внешнего долга в общей корпоративной задолженности (40%), что в результате девальвации создало высокую нагрузку на заемщиков.

Сегодня российский показатель доли внешних обязательств в суммарном долге находится примерно на том же уровне (38%), хотя сам по себе корпоративный долг России в отношении ВВП существенно ниже, чем у стран, пострадавших от южноазиатского (1997 года) или скандинавского (1991 года) кредитных кризисов (в частности, он втрое меньше индонезийского).

В условиях кризиса и падения производства появляется также масса отраслевых рисков. К ним относятся слишком высокая зависимость от кредитов, характерная для строительства (вместе с ипотекой это 12,8% всех выданных кредитов) и торговли (17,6%), которая становится особенно чувствительной в условиях кредитного сжатия. Для большинства других отраслей характерны риски, связанные с падением спроса на их продукцию. В первую очередь это отрасли, ориентированные на экспортный спрос, такие как металлургия, и машиностроение, завязанное на резко падающий инвестиционный спрос, И наконец, транспорт — правда, это не слишком сильно закредитованная отрасль (3,3% всех кредитов, обязательства перед банками составляют примерно половину чистых активов), спрос на услуги которой падает. Практически все эти отрасли переживают сегодня резкое падение рентабельности, серьезно осложняющее обслуживание кредитов. При этом средний срок до погашения около 50% рублевых и 30% валютных кредитов приходится на ближайшие 12 месяцев.

С учетом всех этих обстоятельств, хотя общая обремененность долгом российских компаний не столь велика, из-за высокого веса краткосрочных обязательств и валютных рисков уровень 10% плохих долгов к кредитному портфелю на текущий год, по оценке Натальи Орловой, не кажется завышенным. Ту же цифру в 10% возможных плохих долгов назвал на прошлой неделе и глава Минфина Алексей Кудрин.
Запас прочности и спасательные круги

Важно выяснить, в какой мере позволила смягчить остроту проблемы плохих долгов проведенная в ноябре-январе плавная девальвация рубля. С одной стороны, накопилось определенное количество валюты для выплат по внешним займам. Достаточно ли этого для предстоящих выплат? С другой стороны, банки, накапливавшие валюту по более выгодному курсу, чем сейчас, могли дополнительно капитализироваться за счет этого, что потенциально позволяет им легче перенести некоторые потери активов. Но это лишь при условии, что накопленные банками валютные активы превосходили рост их валютных обязательств за это время. Пробуем ответить на эти вопросы, опираясь на наши расчеты, а также на результаты расчетов аналитика Центра стратегических исследований Банка Москвы Михаила Хромова, любезно разрешившего на них сослаться.

Обратимся к цифрам. Суммарное накопление валютных активов банками, компаниями и населением в четвертом квартале составило 94 млрд долларов. Из этой суммы на нефинансовые корпорации приходится 36 млрд, что не выбивается из коридора их характерных квартальных валютных накоплений в последние два года. А вот банки активно накапливали валюту для расчетов по внешним займам. К началу текущего года ресурсы банков, потенциально пригодные для погашения внешнего долга, достигли 72–75 млрд долларов. Сюда относятся и заначки компаний, размещенные на валютных депозитах в банках. Достаточна ли эта сумма? Максимальные выплаты по внешним долгам наших предприятий и банков в 2009 году можно оценить в 153 млрд долларов (131 млрд — основной долг и 22 млрд — проценты). Таким образом, зарезервировано менее половины предстоящих выплат. Кроме того, наверняка собственники накопленных активов — это не всегда те, кому действительно предстоит погашать долги, так что возможен и структурный дефицит средств. Правда, часть внешних обязательств, вероятно, все же удастся рефинансировать, поэтому реальная долговая нагрузка на негосударственный сектор будет поменьше.

Здесь самое время проверить на соответствие действительности активно культивируемый банковским сообществом миф, что банки якобы приобретали валюту исключительно для выравнивания активов и обязательств по составу валют, поскольку шел процесс конвертации депозитов. В действительности валютная позиция банков и без того была практически сбалансирована к началу кризиса. На момент начала кризиса (если считать таковым первую неделю августа, когда банки приступили к активному выводу капитала) валютные обязательства банков перед заграницей и резидентами составляли 270 млрд долларов, активы — примерно 250 миллиардов. К началу сентября банки практически сбалансировали свои валютные активы и обязательства, так что, если бы ЦБ отпустил курс уже тогда, с банками ничего бы не произошло сверх того, что и так должно было произойти с некоторыми из них. По результатам же «атаки на рубль» валютная позиция стала избыточной. В четвертом квартале «для собственных нужд» банками было приобретено около 15 млрд долларов. Поскольку курс валюты рос, то эти приобретения должны были приносить банкам прибыль. За один только январь чистый доход банков от переоценки средств в иностранной валюте (положительная переоценка минус отрицательная) превысил 220 млрд рублей. Как бы то ни было, достаточность капитала банковской системы в целом на сегодня оценивается как весьма высокая — 16% (по данным директора департамента лицензирования ЦБ Михаила Сухова). Это значит, что кредитный портфель банков может обесцениться на 5–6% без ущерба для всей системы. Среди 20 крупнейших банков у Райффайзенбанка и Номос-банка резервы более чем вдвое превышают просроченную задолженность, у Сбербанка, УРСА-банка» и «Ак Барса» — втрое. Газпромбанк, при просрочке 8,45 млрд рублей, зарезервировал 122,5 миллиарда. Так что банки, заморозив кредитование, изрядно позаботились о себе, подстраховавшись на случай быстрого роста плохих долгов, который действительно активно идет.

Тем не менее на конец года Минфин подготовил программу «спасения банков». Планируется увеличить капитал у тридцатки крупнейших банков на 883 млрд рублей. В этот список, судя по всему, попадут ВТБ (200 млрд), ВЭБ (100 млрд), Россельхозбанк и, возможно, какое-то количество частных банков.
Затянем пояса

Не менее важно проанализировать и кредитоспособность российских домохозяйств в условиях кризисного падения их доходов. Рост числа безработных идет полным ходом (к январю по сравнению с маем прошлого года их стало больше уже на 2 млн, или на 50%), сокращается и реальная зарплата.

Судя по последним данным, процессы сокращения реальных доходов населения в последние два месяца (декабрь и январь) пошли очень интенсивно. Сезонно скорректированные темпы снижения реальной заработной платы составляли 47–49% годовых (это означает примерно двукратное сокращение в течение года), по отношению к сентябрьскому максимуму сезонно скорректированная зарплата в январе упала уже на 12%. Плюс к тому сезонно скорректированная норма безработицы выросла к майскому минимуму на 1,6% (к сентябрю — на 0,8%). Стало быть, реальные трудовые доходы населения снизились по отношению к предыдущему пику на 13%, что примерно соответствует глубине накопленного спада в промышленности (16,5% за период с мая по январь). Это значит, что рентабельность производства, несмотря на общее снижение трудовых издержек, в целом не повышается.

В связи с этим возникают несколько любопытных вопросов. Должно ли падение реальной зарплаты ускориться, чтобы дать толчок выходу из кризиса? И наоборот, может ли эта включившаяся в работу спираль сжатия трудовых доходов и потребительского спроса привести к окончательному коллапсу пока остающихся на плаву промышленных производств, в частности еще совершенно не затронутого кризисом производства еды и напитков? Могут ли в наших условиях разорвать эту спираль бюджетные подкачки спроса? Исчерпывающих ответов, разумеется, нет, есть лишь очень грубые и неоднозначные соображения и прикидки.

Ссылаясь на опыт выхода из стагнации в результате дефолта-98, часто говорят о благотворной роли, которую сыграла в этом девальвации. Но, несомненно, позитивный эффект она смогла оказать только в сочетании с последующим гиперинфляционным эпизодом. С одной стороны, благодаря именно этому сочетанию, трудовые издержки снизились вдвое, с другой — благодаря переключению на товары внутреннего производства не произошло сжатия внутреннего спроса. Напротив, он расширился. Сработает ли повторение этой девальвационно-инфляционной «шоковой терапии» как условие выхода из нынешнего кризиса?

Небольшая справка. С 1999 года трудовые издержки на единицу промышленной продукции выросли примерно в 2,2 раза. Что же позволяло сохранять рентабельность производства в условиях столь стремительного роста издержек? Это, во-первых, опережающий рост цен реализации в тех отраслях промышленности (по сравнению с индексом потребительских цен), которые все это время оставались на плаву и даже как-то росли. Это отрасли, либо работавшие в значительной части на экспорт (как, например, металлургия), либо такой внутренний рынок, где благодаря надувавшемуся кредитному пузырю тоже шел рост цен (стройматериалы). Во-вторых, там, где возможности наращивания отпускных цен были ограничены, происходило замещение отечественной рабочей силы (вытеснявшейся главным образом в сферу услуг) более дешевыми мигрантами (пищепром, некоторые виды машиностроения и многие другие внутреннеориентированные отрасли).

Сейчас оба этих условия ушли — нет ни опережающего роста экспортных цен, ни кредитного пузыря, который тянул за собой цены на жилье и прочую строительную продукцию, и даже импортный труд из-за девальвации рубля скорее всего сравняется по цене с местным. А значит, при снижении трудовых издержек темпами, примерно соответствующими темпам промышленного спада, рассчитывать на фронтальное возобновление роста нельзя. Это будет либо длинный L-образный хвост, с очаговым ростом в отдельных, становящихся особо рентабельными в результате сохранения спроса на их продукцию производствах. Либо переход к V-образной форме спада произойдет в результате гиперинфляционного шока, который сместит реальные трудовые издержки если не к уровню 1999 года (в современном масштабе цен им соответствует средняя зарплата в 7 тыс. рублей, или 200 долларов в месяц), то, по крайней мере в соответствии с нынешней ценой нефти, на плато 2002–2004 годов (около 10 тыс. рублей, или чуть меньше 300 долларов в месяц). Не густо, но жили же на эти деньги тогда, а какие, собственно, технологические прорывы или сдвиги в производительности труда произошли у нас тех пор?

Здесь уместно процитировать американского инвестора и аналитика Марка Фабера: «Правительство выдало каждому из нас 600 баксов. Если мы потратим эти деньги в Wal-Mart, они уйдут в Китай. Если мы их потратим на бензин, они уйдут к арабам. Если мы купим компьютер/софт, они уйдут в Индию. Если мы купим фрукты и овощи — в Мексику, Гондурас и Гватемалу. Если хорошую машину — в Германию. Если мы купим какую-нибудь бесполезную дрянь, они уйдут на Тайвань. В любом случае они не помогут американской экономике. Единственный способ удержать деньги дома — потратить их на проституток и пиво, это единственные продукты, которые все еще производятся в Америке». Подходит эта цитата к нашему случаю тем, что ее можно инвертировать. Ведь если каждый дополнительно израсходованный доллар создает довольно слабый внутренний спрос и занятость внутри страны, то столь же слабое влияние должно оказывать на них и сокращение потребительских расходов. Пожалуй, то же самое можно сказать и про рубль, расходуемый на потребительские цели россиянином.

Если оценить структуру потребительских расходов в США и России и роль импорта в их покрытии, то получается, что доллар, дополнительно истраченный американцем, может поддержать занятость в сельском хозяйстве и, шире, в продовольственном комплексе, а также в банковской сфере и здравоохранении (включая и означенную выше Марком Фабером приятную деятельность). Рубль же, который потратит или, напротив, не сможет потратить в результате падения потребительских доходов россиянин, радикально повлияет на занятость скорее где-нибудь в Китае и Таджикистане. Можно было бы предположить, что пострадать могут пищевая промышленность и сельское хозяйство, где роль импорта наименее заметна. Но расходы на еду и напитки, как видно хотя бы из нынешней ситуации, подвергаются «секвестру» в последнюю очередь (снижение реальных доходов населения уже на 13% пока не отразилось на пищевой отрасли никак).

Таким образом, при нашей довольно сильной завязанности потребительского спроса на импорт особых условий для развития спирали падение зарплаты—сжатие спроса—падение производства» за исключением сравнительно небольшого круга производств, кажется, и нет.